Гавань измены - Страница 98

К тому времени когда сняли скатерть и стол усеяла ореховая скорлупа, кое-кто уже от всего сердца присоединился к хору, и тут Кэлэми попросили спеть «Нельсон в Копенгагене» — песню, которую он после трех стаканов кларета и одного стакана портвейна безо всякого стеснения горланил дискантом, приятно контрастировавшим с низкими голосами старших офицеров, когда те подпевали.

И гремели, и шумели взрывы бомб у всех в ушах,

Грохотали и ревели бах-ба-бах...

И не было у офицера морской пехоты более внимательного слушателя, когда Маклин сказал:

— Я не ни в коей мере не желаю соревноваться ни с мистером Моуэтом, ни с мистером Роуэном, и ни капли не претендую на лавры гениального поэта, но поскольку являюсь организатором этой пирушки, то возможно, мне позволят продекламировать стихи о смородиновом варенье, написанные моим другом, шотландским джентльменом.

— Разумеется, — вскричал кто-то, — ради Бога.

— Пусть прочтет, пусть читает, ура морским пехотинцам, — подхватили другие.

— Смородиновое варенье на завтрак, вы поняли, — сказал Маклин и тут же начал:

Лишь только чай подали, я б ожил,

(Любимого варенья б образ всплыл),

Отрезал бы кусочек хлеба, ложку б взял,

Со свойственной обычной простотой

Намазал бы амброзии густой

Изящно на пшеничный...

Он прервался, увидев, что вахтенный мичман Вильямсон подбежал к капитанскому стулу и остановился.

— Позвольте, сэр, — обратился Вильямсон, — «Дриада» сигналит, что какой-то корабль обогнул мыс Святой Марии и движется в восточном направлении: полагает, что это «Эдинбург».

Это и в самом деле оказался «Эдинбург», массивный семидесятичетырехпушечник под командованием Хинейджа Дандаса. Курсы кораблей медленно сходились в неспокойном море, и как только они привелись к ветру, Джек на шлюпке отправился к Дандасу, чтобы спросить, как идут дела. У Хинейджа все было хорошо, хотя могло быть гораздо лучше, намного лучше, если бы он поймал французского приватира, за которым гнался под обстрелом пушек Таранто вчера пополудни, отличный двадцатипушечный корабль с небесно-голубыми бортами, Хинейдж преследовал его с самого рассвета, а тот все-таки ушел.

Но у него имелось куда больше новостей помимо этого провала: в Лионском заливе разразились два серьезных шторма, блокирующую эскадру сильно потрепало и отнесло далеко на юг, аж до самого Маона; некоторые корабли еще оставались в этом порту, ремонтируясь со всей возможной поспешностью. Французы так и не вышли всем флотом. Хотя считали, что какие-то корабли ускользнули, но имелись сомнения в их числе и мощи, да и в самом этом факте.

Но никаких новостей о разгоревшейся ссоре между командующим флотом и Хартом. Назывались разные причины ее возникновения, но результат очевиден: Харт отправлялся домой. Дандас не знал, сместили ли его, или он собственноручно спустил и растоптал собственный флаг (как утверждали некоторые), уволен ли со службы по состоянию здоровья или выгнан с позором; но Дандас был совершено уверен, что конечным пунктом Харта является Англия.

— И он может осесть там надолго, — сказал Дандас. — Мне не доводилось видеть человека, хуже него справляющегося с кораблем, людьми или самим собой. Но даже если ему предложили должность, что вполне вероятно из-за его связей с Эндрю Рэем, думаю, Харт больше не вернется в море, ведь он теперь чертовски богат. Мой кузен Джелкс, который разбирается в этих вещах, говорит, что Харт владеет половиной Хундсдича и годовым доходом в восемь тысяч фунтов.

Ночью ветер, который целый день менялся и усиливался, в итоге весьма сильно задул с норд-веста, так что после учений Джек спустил брам-стеньгу на палубу.

Незадолго до появления луны он подумывал взять второй риф на марселях, не столько из-за силы ветра, а потому, что тот дул поперек валам и создавал волны с непредсказуемых направлений, и даже «Сюрприз» начал недовольно скрипеть. Однако труд мог оказаться напрасным: не успела луна полностью взойти, как впередсмотрящий на баке заорал:

— Вижу парус! Парус по левому борту!

Вот и он, французский приватир, за которым недавно гнался «Эдинбург». Джек вмиг отдал единственный риф на марселях, а приватир с той же поспешностью привелся к ветру и направился к Таранто, под прикрытие его мощных орудий.

Но с наветренной стороны от француза шла «Дриада», и в ответ на синюю ракету с «Сюрприза» она распустила все паруса и отрезала француза от берега. «Дриада» плыла этим героическим маршрутом довольно долго, они преследовали проворного приватира, словно пара борзых; и хотя в итоге на «Дриаде» сорвало утлегарь и грот-стеньгу — одним махом все улетело за борт — к этому времени француз не мог уже отвернуть.

Француз находился прямо примерно в двух милях с подветренной стороны «Сюрприза» и спешил изо всех сил на юг, в сторону далекого берберского побережья.

Началась погоня в кильватер, капитаны использовали все мореходные качества своих кораблей, каждое мельчайшее изменение баланса парусов и угла поворота штурвала, чтобы идти быстрее.

Приватир имел небольшое преимущество в возможности выбора направления и шел в три румба по ветру, тогда как «Сюрприз» предпочитал ветер в раковину, но команда фрегата намного проворнее ставила и убирала паруса; и благодаря этому они мчались по залитому лунным светом морю со скоростью в двенадцать и даже тринадцать узлов, далеко отбрасывая белый пенный бурун, брызги пены долетали аж до кормы, а вся команда необычайно оживилась. Приватир вылил за борт запасы воды, затем полетели шлюпки, всплеск за всплеском; становые якоря и напоследок орудия.